Жизнь страны в науке политики, так же как жизнь религии в науке религии. Государю надобно быть сведущим в политике и с помощью политической науки наносить другим поражения, самому при этом оставаясь невредимым.
-Мухаммадали ибн Мухаммадсаид Балджувони, “Тарихи нофеъ-и”,1927.
Государство создает нацию, а не нация создает государство
– Маршал Польши Юзеф Пилсудский, 1920-е гг.
В далеком уже 2000 году японский коллега, приехавший в Душанбе изучать таджикский мирный процесс, спросил меня, как формируется правящая политическая элита и осуществляется подготовка и отбор в государственные руководящие и исполнительные структуры. Ему, представителю страны, пережившей поражение в войне и разруху, но сумевшей в течении считанных десятилетий стать одним из мировых лидеров было интересно узнать, каким образом Таджикистан намеревается мобилизовать национальные ресурсы для выхода из кризиса. В ответ я пустился в рассуждения о сложной структуре таджикского общества, чувствительности общин, региональном балансе и прочей местной «архаике». Тогда мой собеседник, обычно деликатный в том, что касается национальных чувств, воскликнул: «если это так, то у вас нет будущего»!
В тот момент я не придал особого внимания его: «нет будущего». Пять лет назад в таджикском обществе царила эйфория, связанная с окончанием гражданской войны и все виделось в радужном цвете. Выдвинувшиеся в ходе вооруженного конфликта таджикские элиты помирились; сложив оружие они сошлись на взаимоприемлемом распределении власти и ресурсов. Оппозиция же, движимая понятным стремлением не нарушать хрупкий мир фактически приостановила свою политическую деятельность (а если быть точнее она ее толком и не начинала). Квота в 30%, отведенная ей в правительстве никаким образом не способствовала демократическим реформам, так как большинство бывших оппозиционеров не замедлило просто присоединиться к власти ничего в ней принципиально не меняя. Общество залечивало раны; стараясь забыть о войне оно ловко уклонялось от всяких конфликтов. Тем временем, сама власть не теряла времени даром. Она укрепила главное звено – связь с районами.
О махалгарои
Душанбе сам по себе традиционно не решал и не решает ничего в таджикской политике. Это не столько город, сколько территория, желанный плацдарм с цитаделью посередине. У нас нет такой категории «душанбинцы». Есть балагуры «румони», их антипод – пуритане «вахьёчи» (по названиям кишлаков в Согде и Припамирье), но нет «душанбеги», хотя жители столицы составляют почти пятую часть населения страны. В Душанбе живут и румони и вахьёчи и еще десятки других общин, относящихся к одной национальности, говорящих на одном языке и исповедующих одну религию. Живут рядом, но не вместе. У современных таджиков нет объединяющего национального центра, «плавильного котла» городской цивилизации, но зато есть упрямая аграрная периферия. Соответственно, главным элементом воспроизводства власти в стране являются субнациональные (региональные) структуры, а главной составляющей национального сознания – поддерживаемый государством этнический (негражданский) национализм, круто замешанный на местничестве. Те, кто опасается возрождения коммунизма или радикализации исламистов в нашей стране могут расслабиться. Неуловимого Усамо бинни Лодана в Таджикистане ждет глубочайшее разочарование. Все его «неофундаментализмы» и «джихады», рожденные в грязноватых мусульманских гетто европейских городов и в пыльных пакистанских медресе бьет одной левой наше доморощенное местничество – «махалгарои».
Махалгарои, это таджикский вариант местничества с элементами трайбализма. Размежевание в таджикском обществе проходит не по политическому (левые-правые, коммунисты-исламисты, и т. д.), а по этнорегиональному признаку. Махалгарои, это ситуация, в которой мулла или коммунист района «А» вряд ли окажут поддержку мулле или коммунисту района «Б». Скорее, мулла сговорится с коммунистом из своего района. Точно так же филолог, спустившийся некогда (давным-давно, сам не помнит когда!) в Душанбе из района с преобладанием холмистой местности проголосует на выборах в академию против своего коллеги, не потому, что тот плохо разбирается в филологии, а потому, что имел несчастье спуститься в столицу с противоположной стороны. Оттуда, где преобладает кочковатый ландшафт, не холмистый совсем. Следуя той же логике, провинциальный историк сидя в Душанбе прежде чем давать оценку тому или иному деятелю прошлого, вначале поинтересуется: из каких краев тот родом? Тому, кто из «неправильного» района может не повезти: таджикская история богата, на всех компромат найдется! В результате, коммунисты, исламисты, филологи и историки из холмистого района собьются в одну кучку, а их квази-коллеги и квази-друзья по партии из кочковатого района образуют свою «группу солидарности». Каждый поддержит своего не потому что тот лучше, а потому, что – свой. Можно конечно поддержать чужого, но только если это в интересах укрепления общины. Филология и историография как науки и партии как политические организации при этом оказываются в явном проигрыше.
Местничество это реликт аполитичной – догосударственной – культуры таджиков. Его идеал архаичен и прост: обеспечить жизнеспособность, покой и устойчивость общины, в которой все знакомы друг с другом и сообща создают и оберегают историю. Похожее местничество и трайбализм можно найти и в других странах региона, но только в Таджикистане (а еще раньше в Афганистане) оно стало причиной братоубийства. (Братскому Кыргызстану пока удается удержать общины от конфликта. Пожелаем же ему успехов в этом).
Главная причина живучести общинных привязанностей– историческая, а именно несытое аграрное прошлое (когда для того чтобы выжить, необходимо было убивать), отсутствие достаточного опыта проживания в едином государстве и стойкое недоверие к центральной власти, вызванное непропорциональным развитием регионов в советское время. Следуя традициям вне-государственного выживания, пастушеские сообщества всегда надеялись только на себя, особенно в том, что касалось защиты от соседей и от государства. Чем дальше от оживленных городских центров и благодатных плодородных оазисов, чем грубее и суровее окружающий ладшафт, тем крепче общинный дух, суше порох и выше готовность бороться за выживание всеми доступными средствами. На протяжении долгой среднеазиатской истории многочисленные территориальные, этно-лингвистические и религиозные союзы и общины соперничали, договаривались, воевали друг с другом не помышляя о создании более широкой – национальной – идентичности. Любая подобная попытка рассматривалась ими как навязывание чужого доминирования. Если учесть, что Таджикская республика в 1924 г. вобрала в себя преимущественно периферийные аграрные территории, никогда не знавшие прямого государственного контроля, то можно понять причину живучести махалгарои.
Понятия государственности и территориального единства появились в национальном сознании только в советское время. В отличие от таджикского (оседлого), в кочевых обществах трайбализм не стал опасным дестабилизирующим фактором, так как там исторически сложилась относительно устойчивая иерархия казахских, кыргзызских, туркменских, пуштунских племен. Сообществам Большого Жуза, Сары Баки, Теке и Дуррани удалось добиться доминирования и худо-бедно легитимизировать его традиционным способом. Это упорядочение оказалось полезным в дальнейшем национальном строительстве.
Для таджиков не знавших (или позабывших) племенное деление такой путь легитимизации закрыт. Качествами, объединявшими таджиков, и отличавшими его от соседей были не кровнородственные (как у кочевников), а важные культурные и социально-экономические характеристики, а именно иранизм и оседлость. Иранизм состоял в принадлежности к древнейшей расе и культуре региона, использовании иранских (восточных или западных) говоров и признание фарси (названного позже таджикским и переведенном на кириллицу) в качестве письменного языка. Оседлость подразумевала урбанизм, отсутствие племенных (в том числе вооруженных) структур и эгалитарных политических институтов. Иранизм связывал таджиков с великой письменной традицией иранской культуры, в то время как оседлость – с экономикой городов и земледельческих оазисов Средней Азии. Религия не играла и не играет объединяющей роли, так как таджикская идентичность вобрала в себя два несовместимых мазхаба – ортодоксию и ересь – ханафитский суннизм и исмаилитский шиизм. Иранизм и оседлость явились стержневыми характеристиками таджиков, имевшими глубокие исторические корни. Это то, что объединяет горца-исмаилита из Бадахшана с лавочником из ферганской долины. Однако, эти качества, при всей своей важности имеют отношение к «воображаемым» (выражение Бенедикта Андерсона) нациям. Они уступают по своей объединяющей силе кровнородственным (эмоциональным) привязанностям присущим субнациональным региональным сообществам. Региональные привязанности заменили таджикам племенные связи.
Региональное сообщество само по себе не клан и уж тем более не преступная организация, постольку, поскольку оно живет по правилам традиционного общества и управляется авторитетными лидерами. Однако, в пост-советскую эпоху в его функционировании и руководстве произошли важные изменения. На смену белобородым старцам (чаще: религиозным авторитетам, ветеранам войны и героям труда) пришли более молодые и эгоисточные политические предприниматели. Будучи скорее продуктами современности, чем продолжателями укоренившихся культурных традиций, эти субнациональные политические элиты вступили в борьбу за лидерство. При этом они коррумпировали коммунальные региональные структуры для обслуживания своих собственных – индивидуальных и групповых – интересов. Общины же, так и остались оторванными от реальной политики и неспособными противостоять персонифицированной власти этих местных паразитирующих политических предпринимателей. Традиционные общественные структуры хоть и пронизаны высоким гражданским духом взаимовыручки и поддержки, оказались слишком архаичными, чтобы выработать концепцию народного суверенитета хотя бы на уровне районов. Региональным (а также этно-лингвистическим и конфессиональным) сообществам, хотя и сделанным из прочнейшего материала, не удалось превратиться в политические ассоциации, чтобы выдвигать из своей среды истинно народных – легитимных – лидеров.
Не удивительно, что властный центр в Душанбе предпочитает иметь дело с лидерами из регионов в ущерб прямому диалогу с нарождающимся гражданским обществом и политическими партиями. При этом он пытается узаконить неравенство регионов и обеспечить собственное доминирование. Чтобы выжить в противостоянии с центром, подчинённые регионы вынуждены развивать групповое сознание в ущерб общенациональному. В свою очередь, правящая элита, вздумай отказаться от исключительной поддержки своих земляков чтобы подняться на национальную орбиту и обеспечить равные права всем регионам, рискует потерять доверие своего региона. Чтобы избежать поражения, она вынуждена растить свои мускулы, прибирая к рукам общенациональные ресурсы и используя государственный аппарат, его институты, законодательство и судопроизводство для ослабления, подчинения и – если надо – подавления своих действующих и потенциальных противников. Собственно национальные интересы при этом отступают на второй план. Таким образом, слабое государство не только допускает местничество, оно его культивирует. И наоборот, местничество делает государство слабым. Круг замыкается. Известный антрополог Энст Геллнер назвал такой тип отношений «тиранией кузенов». Власть держится на контракте, заключенном обитателями цитадели в Душанбе с её однородным квази-кровнородственным составом с одной стороны, и региональных квази-лидеров – с другой.
В центр внимания такой власти помещены не столько экономика и устойчивое развитие, сколько забота о том как распределить поступающие извне и имеющиеся в наличии ресурсы чтобы обеспечить собственное благополучие, а также политическое и физическое долголетие. Главным негативным следствием регионализма является сохраняющееся фактическое неравенство между представителями различных регионов. Оно ставит непроходимый заслон для развития нормальных рыночных отношений, а также гражданского национализма, отправной точкой которого является равенство всех членов нации. Меритократия (то есть власть талантливых, независимо от происхождения и социальной принадлежности), подразумевающая профессиональный отбор во власть несовместима с махалгарои. Космополитов, технократов, профессионалов, а также лиц с размытым или неподходящим региональным происхождением, не говоря о не-таджиках, просят не беспокоиться. То же относится к особам женского пола. Балом правят земляки, облаченные в дорогие костюмы и связанные между собой эмоциональными, кровными и потому чрезвычайно крепкими, узами. Их власть персонифицирована и проявляется в скрытой форме, оставаясь вне досягаемости судебной власти. Она не терпит контроля со стороны, чревата возобновлением межобщинного кровопролития. Она сопротивляется институционализации, гласности, прозрачности и идеальна для развития и поддержания коррупции. «Тирания кузенов», наконец, препятствует возникновению бюрократии как важного звена социального контроля и аполитичного, устойчивого, рационального механизма достижения долгосрочных организационных целей. Бюрократия в Таджикистане не отдельный класс, а придаток правящего класса.
Имеющееся согласие между региональными элитами, впрочем, временно и непрочно. Консенсус основан на далеко не равном распределении политической власти и ресурсов. Как ни дели пирог – все равно кому-то достанется меньше. Да и сам пирог невелик. Таджикистан – бедная страна и ресурсов для неослабевающих аппетитов «кузенов» не хватает. Кроме политической власти и административных ресурсов есть живые деньги в виде зарубежных инвестиций, кредитов, гуманитарной помощи и грантов, но которые – вот незадача – поступают с интервалами. Как жаловался прижимистый подпольный миллионер Корейко очаровательной Зосе Синицкой, «это просто возмутительно, что жалование платят крайне нерегулярно!». Нехватка внутренних ресурсов и нерегулярность поступающих извне материальных и денежных потоков вызывают нервозность и текучку кадров на политическом Олимпе. У изгнанных остается быстро тающая заначка, привычка жить на широкую ногу, несколько «вторых» жен-любовниц с детьми, кое-какой бизнес, который вот-вот вырвут из рук что называется «с мясом», и… смертельная обида. Недавняя таджикская история показала как вчерашние союзники и соратники выбывая из круга «сильных мира сего» превращаются в непримиримых врагов власти. Чтобы обезопасить себя, правительству приходится тратить немало времени, усилий и ресурсов на их нейтрализацию.
Там, где статус важней контракта, где нет равенства и свободного соревнования, там нет, и не может быть развития. Медленное развитие может и будет, но на фоне прогресса на глобальном уровне оно будет рассматриваться как топтание на месте если не движение вспять. Последствия такой системы, это то, что названо исследователем Дерлугяном (изучавшим проблемы Северного Кавказа) де-модернизацией, де-урбанизацией и инволюцией. Последнее подразумевает возвращение к первичному состоянию, когда при сохранении основных системных закономерностей с каждым витком спирали развития всё становится мельче и хуже качеством. Краны вроде есть, но из них течет черная жижа, киностудия вроде есть, но нет кино, газеты вроде появляются, но только раз в неделю, школы вроде есть, но ученики в учебное время катают тачки и моют машины, а учителя торгуют на базаре. Народ, некогда прославившийся на весь мир своим умением писать, издавать и продавать книги еще грамотен, но читать нечего: в столице нет ни одного современного книжного магазина. Традиционное право берет верх над гражданскими законами. Кумовство, непотизм и многоженство стало нормой. Сельское хозяйство и сельский быт разрушаются, а города ( в том числе российские) заполняет пока еще трудолюбивая, но безработная таджикская молодежь. На село она так и не вернется, а городской никогда не станет. По некоторым данным, столица, расчитанная на 600 000 сегодня вмещает более полутора миллиона жителей. Душанбе не в состоянии урбанизировать всю эту массу. Более того, сам город поглощается окраиной, перенимая чуждую ему субкультуру. Постепенно, таджики присоединяются к многомиллионной массе небелого не-европейского (несмотря на все заклинания об арийстве) люда, покидающего свои отсталые, несвободные и нестабильные страны в поисках лучшей доли. Безконфликная интеграция миллионной униженной таджикской трудовой миграции в российское общество крайне проблематична.
Чем слабее внутреннее единство, тем выше зависимость от внешних сил. Жизнеспособность и стабильность страны во многом обеспечивается поддержкой международных центров власти, таких как Белый Дом, Кремль, европейские и региональные правительства, крупные промышленные кампании, международные финансовые институты, ООН, ОБСЕ и некоторые международные НПО (крупнейшие из них Ага Хан и Сорос). Поступаемая извне помощь однако, несогласованна, нерегулярна и нестабильна. Ситуацию также осложняет отсутствие согласия среди международных акторов, влияющих на безопасность в Таджикистане. Имеются в виду разногласия между США с одной стороны и Китаем с Россией – с другой. Не надо быть провидцем, чтобы предположить, кто именно окажется «крайним» в этом споре гигантов.
Угрозы Таджикистану, таким образом, исходят как изнутри, так и снаружи. Ситуация осложняется слабостью политических партий, независимой прессы, гражданского общества, эффективной судебной власти, неподкупной милиции, которые бы смогли выступить в качестве посредников в случае возникновения внутренних конфликтов. На международном уровне Таджикистан также слабо защищён от возможных конфликтов и посягательств на свой суверенитет.
Государство-нация или нация-государство?
Вернемся, однако, к главному вопросу поставленному коллегой из Японии: есть ли будущее у Таджикистана? Этот вопрос можно поставить в другую плоскость: сможет ли пораженное местничеством таджикское общество выжить в современном – пост-традиционном – мире? Сами таджики уже ответили на этот вопрос. Подавляющее их большинство уже живет по законам пост-традиционного общества: современные таджики свободно передвигаются между различными культурными средами и ассоциациями. Свобода предпринимательства и рыночные отношения способствуют стиранию границ между регионами, этническими группами, нациями и культурами. В то время как «кузены» делают вид, что продолжают представлять интересы «своих» регионов, население снимается с мест и уходит на заработки в другие регионы страны, Душанбе, Россию и далее. Общество в целом отходит от махалгарои. Особенно сильно неприятие местничества среди молодежи. Современная таджикская молодежь ищет спасения именно в социальной мобильности и шансе использовать новые профессиональные возможности пост-традиционного мира.
Проблема, таким образом заключается в несоответствии между «надстройкой» – сохраняющимся традиционным (региональным) профилем власти и «базисом» – фактической де-традиционализацией таджикского общества. Задача, на наш взгляд состоит в осуществлении перехода от символически-репрезентативной власти региональных элит к эффективному руководству субэтнически нейтральными (то есть свободными от махалгарои) профессионалами, способными в кратчайшие сроки мобилизовать национальные ресурсы и обеспечить устойчивое развитие. Надо отдать должное правительству, которое при помощи спонсоров мирного процесса примирилось с оппозицией, разоружило боевиков, восстановило основные государственные институты и сохранило целостность государства. При этом оно заслуженно пользовалось поддержкой подавляющей части населения. Консолидация власти, в том числе президентской, оправдана в моменты кризиса. Это понимали все. Однако, консолидация оправдана если она преследует своей целью переход к нормальному развитию, подразумевающему создание открытой конкурентной среды и рациональное использование общенационального потенциала. Как показали последние события на постсоветском пространстве, справедливость, даже будучи способной вызвать дестабилизацию, становится большей ценностью, чем была еще вчера. Все меньше остается желания мириться с несправедливостью и отсутствием положительных перемен. В этом смысле ситуация в Таджикистане (и других странах региона) напоминает ту, которая была накануне развала СССР. Можно назвать это ожиданием новой волны демократизации. Не секрет, что чаще плоды от такой «демократизации» достаются не народу, а «кузенам», но это уже другой вопрос.
Пока живо местничество, революции, в том числе «цветные», лишены всякого смысла, так как они, скорее всего, обернутся банальным избиением во имя смещения одной региональной силы и замены ее другой, принципиально не отличающейся от предыдущей. Ожидать высокой гражданской зрелости в случае дестабилизации обстановки было бы излишне оптимистичным. Равнодушие к власти идет от отсутствия единства в обществе. Пропагандистские кампании, предпринимаемые с легкой руки карьерных аппаратчиков и обществоведов из числа «таджикских патриотов», которые ведут между собой непримиримую борьбу за престиж и доступ к официальной власти, создавая причудливые «проекты века», завиральные исторические мифы и хвастливые теории не производят, в лучшем случае, никакого результата. В худшем же они сеют вражду, культивируют местничество и уродливый национал-расизм, углубляя раскол общества и уводя его в сторону от реальных экономических и общественно-политических проблем. Приоритет отдается псевдо-гуманитарному знанию и любованию прошлым в ущерб точным и естественным наукам. Архаические фестивали, фольк культура и историческая топонимика выталкиваются на передовые позиции, провоцируя неприятие урбанизма и индустриализма. Основной костяк национальной интеллигенции, сформировавшейся в советское время, выталкивается на периферию политической и культурной жизни. Он или идет просителем в международные фонды или развращается подачками с царского стола, или просто мельчает, опускаясь на районный уровень и выпуская красочные издания «О выдающихся выходцах района «N». (Не удивительно, что единственная книга о выдающихся личностях Таджикистана была написана американцем Эраджем Башири)
В Таджикистане нет устойчивого среднего класса, сплоченной национальной интеллигениции и гражданского общества, способных преодолеть традиционализм осталой таджикской общины и, потому, здесь важна роль сильной политической власти в лице государства. Именно государство должно стать основным агентом национального строительства. В истории нередки случаи, когда сначала формировалась нация, которая затем приступала к созданию государства (как это произошло в США). Однако, в случае с Таджикистаном применима формула лидера независимой Польши Пилсудского: не нация создает государство, а наоборот, государство создает нацию. Более того государству нужна нация. Так, при активном участии государства произошло объединение поляков в 1920-х гг. Еще раньше Французская республика объединила отсталых крестьян (для многих из которых французский даже не был родным языком) и сделала их французами.
Окончательное формирование таджикской нации начнется только с отмирания махалгарои. В свою очередь, освобождение таджикского общества от махалгарои и его фактическое объединение может произойти не раньше чем таджикские общины и регионы почувствуют, что кланизму имеется надежная альтернатива в лице государства. Государства, предоставляющего всем его гражданам равные права и возможности и имеющего надежную национальную армию, неподкупные правоохранительные и судебные органы. Важным условием для повышения доверия к государству является эффективное и професиональное правительство, предоставляющее равные социальные услуги и обеспечивающее политическое участие всем общинам и регионам. Оно должно выступать в качестве нейтрального общенационального арбитра, устраняющего конфликты между регионами.
Речь, по сути, идет о выборе модели политической мобилизации и модернизации таджикского общества. Пока что, Таджикистан движется в направлении авторитарной модели, а именно к т. н. «органическому статизму», который предполагает опору государства на естественные, традиционные, «органические» интерес-группы (региональные группировки, например), в отличие от «искусственных» (политических партий, НПО и других организаций гражданского общества), ассоциирующихся с либеральной демократией. Авторитарная модель предполагает наличие диктатора-модернизатора и поддерживающих его элит, главной задачей которых является интеграция всех частей нации в единое целое. В принципе, авторитарная модернизация допускает не-демократическую легитимизацию энто-регионального неравенства и возведение его в ранг «национальной» традиции с возможной перспективой введения квази-династического управления. При этом, каждому региону будет отведена определенная роль, с тем, чтобы он чувствовал себя «органической» частью общенационального целого. Однако, для реализации этого проекта следует быть готовым к негативной реакции западного мира, уметь самостоятельно, без расчета на внешнюю помощь, справиться с бедностью, преодолеть коррупцию и предоставить населению сносное существование. Идеал такого проекта – сильное авторитарное государство, управляемое сверху, в котором отсутствует развитая партийно-политическая система и подлинное гражданское общество. Пример такого развития – Португалия времен Салазара (1927-1974 гг.) и франкистская Испания. Среди наших соседей в этом направлении движется Казахстан. (Впрочем, успех его «мягкого авторитаризма» во многом обязан сырьевым богатством этой страны.) С точки зрения исторической ретроспективы, в Таджикистане, такой вариант имеет определенный шанс на успех, так как он базируется на ностальгии по авторитарному советскому строю, мечте о президенте как суровом, но справедливом и заботливом отце, воображаемом «золотом веке» эпохи Саманидов и т. п. Однако, и в этом случае государство должно будет опираться не на коррумпированных «кузенов», а профессионалов – квалифицированных бюрократов и технократов.
Через демократию, или авторитаризм, но для Таджикистана важно добиться скорейших и реальных перемен к лучшему и при этом не допустить дестабилизации. Ещё одной революции – родной сестры гражданской войны – стране не выдержать. Революционное (даже бескровное, что мало вероятно) устранение «тирании кузенов» высвободит силы (религиозные группы, политические движения, регионы, национальные общины), которые они («кузены») прежде сдерживали и подавляли. Эти бесправные и обездоленные силы могут использовать лозунги народовластия для того чтобы усугубить ситуацию с безопасностью. Увы, универсальной формулы решения этой классической дилеммы между безопасностью и развитием нет, и каждому народу предстоит решить ее по-своему.
Выход видится в обеспечении стабильности через развитие и демократию. Стране, разумеется нужны инвесторы. Но еще более нужны новые элиты, идеи и подходы. Не следует забывать, что одной из главнейших причин «цветных» революций является самоблокада правящего класса от притока новых лидеров. Таджикистану следует завершить наконец затянувшийся процесс политической консолидации и перейти от послевоенного «восстановления» к устойчивому развитию. Иначе ему придется смириться с застоем, прозябанием и унизительной ролью потребителей во всеобщем процессе глобализации. Не надо обманывать самих себя, никому Таджикистан – какой он есть сегодня, со своим миллионом гастарбайтеров – не нужен. Хотя бы потому, что до Китая с его миллиардом рабочих сил рукой подать.
Для того чтобы справиться со стоящими проблемами не надо копировать чужой опыт или звать кого-то на помощь. Надо высвободить внутренние ресурсы и развивать народовластие, понимаемое как демократизацию существующих политических процедур и развитие действующих институтов, налаживание нормального политического процесса с использованием потенциала гражданского общества и политических партий. Пора соединить высочайший гражданский дух таджикских общин с современностью. Для этого необходима новая философия развития, в которой обращенный в прошлое культ (и шельмование) мертвых и набивший оскомину «этнофольклор» (когда на всемирную выставку достижений за неимением оных приходится посылать народные поделки и ансамбль сельской самодеятельности) должны быть заменены на нацеленный в будущее новаторский рациональный индустриализм.
Целью национального развития должна стать интеграция всех без исключения территорий и общин, населенных таджиками, таджичками, таджикистанцами и таджикистанками, а также внимание к каждой отдельной личности, ее максимальному культурному самовыражению.
Bisyor khub khondani bud. Siposi farovon baroi andeshahoi purmazmuni Vatandustonaaton, akoi Kamol.
Umedvoram, ki agar ijoza dihed, ba’ze az fikrhoi shumoro ba’dtar dar tornigoram (blog) ba Tojiki bargardonam va ba bahsi hamagon guzoram.
Zimnan, bo chopi kitobi navaton tabrik meguyam. Somonai internetiaton ham boisi dastgirist.
Khudo nigahbonaton!
— Botur Kosimi
Ботирчон,
ташаккур барои табрик. Албатта шумо метавонед маводи ин сайтро истифода баред, факат зикр кунед ки он аз kamolkhon.com
Бо эхтиром
Тахлили дакик. Ман умед надоштам, ки дар чомеаи саропо ба вируси “М”(махалгарои) гирифтори мо чунин тахлил ба арзи хасти меояд. Шумо ОЛИМИ асилед! Аз навиштачоти бисере аз “академику” “профессорони” точик буйи махалгарои меояд. Шукри Худованд,ки Шумо аз ин “маризи точики” хешро канор гирифтаед. Худованд Шуморо ёру мададгор бод, то пайваста дар хизмати миллату механ бошед!
Маколаи хуб аст, талилхо дакик ва аниканд. Аммо…. Чунончи дар меъмори тарххое хаст, ки танхо тарханд ва хеч гох ичро намешаванд, ин идея низ дар дахсолахои наздик амалинашаванда аст, вакте ки интихоби кадр ва мутахассис танхо ва танхо дар заминаи махалгарои сурат мегирад, вале дар махали кучаки Чанобе ки ба мансабхо мансуб мекунад, барои хамаи вазорату идораву корхона рахбари окил наметавон ёфт…. Ин асоситарин сабаби парешони, душмании минтакахои Точикистон, сабаби аслии коррупсия, сабаби аслии факр, сабаби аслии бадбахтихост.