С Жаком Горгошоном мы познакомились в начале 1994 года в Библиотеке Конгресса (Вашингтон, США), когда случайно обнаружили, что оба интересуемся Средней Азией – я как историк, он как профессиональный путешественник и писатель. С тех пор мы поддерживаем постоянную связь и дружим, что называется, семьями. Жак был в Таджикистане дважды –  летом 1995 и осенью 2002 гг. В результате он написал книгу «Вояж на Памир» (на французском), в которую вошли впечатления от его первой поездки в нашу страну. Он и его жена Шарлин (американка) собирались посетить Душанбе  в середине октября 2003 г., но не смогли, из-за невозможности достать авиабилеты из Москвы. О Гурминдже Завкибекове мы вcпоминаем всякий раз, когда встречаемся. Неудивительно, что Жак и Шарлин остро переживают его кончину и попросили меня опубликовать этот материал в вашей газете. Статья была написана Жаком на французском,  переведена Шарлин на английский, и мной на русский.

Камол Абдуллаев

Прощай, “Шопен Памира”

Я готовился к поездке на Памир. Задержка с получением визы в Хорог предоставила мне возможность получше узнать Душанбе, окунуться в местую жизнь и завести новых друзей. После обеда профессор Абдуллаев повел меня в дом одного из своих друзей по имени Гурминдж. Нас пригласили во внутрь небольшого двора, который я поначалу принял за чайхану, так как увидел группу посетителей, сидящих вокруг стола под ветвистым виноградником.

Гурминдж вышел нам на встречу. Меня представили, и Гурминдж громко произнес мое имя: «ГОРГОШОН! Это таджикское имя! Шохи Гургон! Царь Волков»!

Удивленный и польщенный одновременно, я присел к столу. Меня представили остальным «посетителям», которые оказались на самом деле друзьями хозяина – известными в Таджикистане музыкантами, артистами, писателями и художниками. В самом начале завязавшейся беседы я выяснил, что Гурминдж является звездой советского и таджикиского кино, а также талантливым музыкантом.

По сигналу Хозяина передо мной появилась чашка с супом и пиала с чаем. Следом пошла водка в сопровождении бесконечных тостов, которые специально переводились для меня. Тосты были чрезвычайно изысканные, наполненные добрым юмором и теплотой. Так начался тот незабываемый вечер, во время которого я узнал о Таджикистане и таджиках столько, сколько не мог узнать прочитав массу книг об этой стране.

«Француз, я играл Сталину, а сейчас я буду играть для тебя!»

Гурминдж взял в руки удивительный музыкальный инструмент редкой красоты. Более метра длиной, он напоминал лютню. (На самом деле это был старинный танбур. Прим переводчика)  С его верхнего окончания свисал помпон.

«Француз, ты видишь эту лютню? Ей двести лет. Ее привезли из Памира, из Рушана, откуда я родом! Один русский хотел купить ее у меня. Я ответил, что она не продается. Тогда он предложил за нее новенькую «Волгу»! Ха! Я отказался. Знаешь, они называют меня Шопеном Памира!»

Тем временем, некоторые из присутуствующих вытащили хранившиеся за стульями и под столом, и дожидавшие своего часа музыкальные инструменты – флейты, тамбурины, таблы. Появился сын Гурминджа с еще одной лютней и занял место за своим отцом, который, прикрыв глаза начал настраивать инструмент, согревая его своими пальцами. Казалось, вот-вот откроется занавес Большого или Оперного театра имени Айни. Группа присутствующих составила своеобразный оркестр и началось импровизированное представление, я бы сказал, в духе Армстронга или Азнавура. Это было то, что называется «джэм сэшн» – частный концерт, на котором я имел честь присутствовать, причем сидя в самом первом ряду.

Гурмидж пригласил меня приходить в любое угодное для меня время. Позже, я не раз пользовался этим любезным приглашением, навещая гостепримного хозяина как в сопровождении профессора Абдуллаева, так и без него. Гурминдж очень гордился своими инструментами и музеем, в котором они были были расставлены с большим художественным вкусом. Несколько раз он, ведя меня от одного стенда к другому, с гордостью показывал свою коллекцию.

Как-то мое внимание привлек старый письменный стол, сделанный в русском стиле.

«Я не знаю как эта вещица попала ко мне», сказал Гурминдж. «Вероятно, она была привезена во время революции и когда-то принадлежала самому Фрунзе».

Для меня это было настоящим откровением, ожившей легендой.

Во время еще одного визита он попросил свою невестку исполнить народный танец. Тогда я сделал фотоснимки и позже послал их ему вместе с гитарными струнами, которых в то время не было в Душанбе.

Гурминдж помог мне по-новому узнать и открыть для себя Памир. Прошло несколько лет, и в прошлом году мне вновь посчастливилось посетить Душанбе. Заметно постаревший Гурминдж выглядел не самым лучшим образом, и, казалось, потерял интерес к жизни. Тот самый виноградник во дворе, под которым мы когда-то пили и веселились, выглядел увядшим и заброшенным. Я представил Гурминджа своей жене. Профессор Абдуллаев напомнил ему детали наших предыдущих визитов, но, казалось, что наши слова не доходят до Гурминджа. В музее он взял в руки свою древнюю лютню и, словно вновь обрел себя, окунувшись на на миг в мир музыки. Его светлые памирские глаза были полуприкрыты. Они были обращены вовнутрь, будто скрывая от посторонних  какую-то тайную радость. Музицирование отняло у него слишком много сил. Уставший, он передал инструмент одному своему ученику, тоже из Памира, родом из местности, где находится Сарезское озеро. Этот молодой человек исполнил для нас современную памирскую музыку.

Гурминдж 1995 год

Потом Гурминдж подал мне казацкую шашку и я помахал ею. Он сказал, что я неплохой актер. Мы находились в его офисе, увешанном старыми киноафишами, фотографиями и заставленным  книгами, старыми газетами и прочим архивным материалом. Моей жене понравился старый снимок с изображением Гурминджа – молодого, мускулистого киноартиста рядом c ослепительной красавицей. Но Гурминдж отвел свои глаза от этого снимка. Он признался, что не любит вспоминать о том, как выглядел раньше.  Не любит, чтобы ему об этом напоминали. От этого ему хочется плакать.

Тронутые его признанием, мы решили, что наступило подходящее время уходить. Прощай Шопен Памира!